Часто спрашивают, почему Горбачёв не сделал ничего, чтобы путч предотвратить? Есть свидетельства, в том числе в уголовном деле о ГКЧП, что по дипломатическим каналам Михаил Сергеевич получал предупреждения о планах Крючкова, но так ничего и не предпринял. Думаю, что Горбачёв к лету 1991 года уже не был тем сильным лидером, который мог что-то предотвратить. В какой-то момент они у него спросили: «Ты с нами?» — «Я не с вами». — «Тогда отойди, не мешай, мы с тобой потом разберемся». И «коллеги» его отодвинули, но не уничтожили.

Что же касается российского руководства, то, хотя сценарий переворота просматривался уже с апреля 1991 года, до последнего момента никто не верил, что он реализуется. И, уж конечно, никто не предвидел конкретные детали — всю эту историю с танками на улицах Москвы, с «Лебединым озером» по телевизору и трясущимися руками Янаева на знаменитой пресс-конференции…

Я сам себя постоянно спрашиваю: было ли ощущение, что произойдет нечто подобное? Ответ: да, пожалуй, что было. Сейчас, с высоты времени, четко видишь все эти процессы и «звоночки». И в экономике, и в политике, и в конкретном раскладе сил на политической арене. А когда ты погружен в гущу событий, то гонишь тревогу прочь: да ну, не может быть! не самоубийцы же они!

Я уже писал, что на 3–4 сентября 1991 года оппоненты Горбачёва наметили целый спектакль по снятию его со всех постов. И хотя многие считали Михаила Сергеевича не в меру интеллигентным, не сильно решительным и чрезмерно мягким политиком, на самом деле таким он никогда не был. Поэтому, прекрасно понимая, что ему грозит, Горбачёв не стал ждать этого самого третьего сентября, а начал активные контрдействия.

Весь конец весны и начало лета, особенно июнь и июль, он потратил на очень активные встречи с лидерами четырех крупнейших республик — Украины, Белоруссии, России и Казахстана. Михаил Сергеевич встретился с Кравчуком, Шушкевичем, Ельциным и Назарбаевым, чтобы в деталях обсудить новое государственное устройство СССР. Фактически его схема предполагала превращение союзного государства в своеобразную конфедерацию.

Думал в таких терминах о новом государстве Михаил Сергеевич или не думал — не знаю. Но ведь он все-таки в МГУ учился, и должен был понимать, что конфедерация — это всегда неустойчивая, переходная форма. Рано или поздно она либо распадается, либо превращается в более прочное, единое государство — федерацию. Вспомните Швейцарию или США. Но, как бы то ни было, в своей модели Горбачёв предложил сохранить за СССР совсем небольшой объем функций, так сказать только основные полномочия. А то, что особенно интересовало лидеров республик, — собственность и власть — Михаил Сергеевич добровольно передавал на республиканский уровень.

При этом он сразу заявил, что новая конструкция СССР означает и обновление кадров — в новом Союзе не будет его политических оппонентов, включая председателя КГБ СССР Крючкова, министра обороны Язова и прочих.

Собственно, тем самым летом все договоренности были достигнуты. Ельцин проект Союзного договора честно парафировал, хотя он был не очень, мягко говоря, удачным для РСФСР. Я считал этот документ крайне опасным и в начале июля дал большое интервью «Российской газете», где прямо заявил, что Союзный договор в том виде, как он был написан, попросту уничтожает российскую государственность[43]. Я пытался объяснить всю неправильность того, чтобы части России — наши автономии — входили в состав обновленного Союза на тех же основаниях, что и целое — сама Россия. Показывал всю вредность положений проекта, который фактически прекращал действие российских законов, потому что, по сути, в нем закреплялось верховенство законов любой республики в составе РСФСР над законами России.

Но Борис Николаевич исходил из того, что бумага бумагой, а если вопрос начальники между собой решили, то надо по этой схеме и действовать.

Что же произошло дальше? А то, что товарищ Крючков и его команда просто не стали ждать, когда их освободят от занимаемых должностей.

Временем «Ч» для них стала дата подписания Договора о Союзе Суверенных Государств. Именно потому, что на 20 августа было назначено подписание, все и ускорилось.

14 августа председатель КГБ СССР потребовал от комитетчиков и военных предоставить ему перечень первоочередных мер экономического, социально-политического и правового характера на случай чрезвычайного положения. На следующий день план мероприятий по введению ЧП был готов[44]. Тогда же Крючков приказал организовать прослушку телефонных разговоров руководителей СССР и РСФСР. Два следующих дня — 16 и 17 августа — путчисты потратили на обсуждение конкретных шагов — как вводить ЧП и нейтрализовать Горбачёва.

Ельцин в это время был в Казахстане у Назарбаева, где еще раз обсуждал все детали по новому Союзу. Вернулся он оттуда 18 августа. Это было воскресенье.

Совсем поздно вечером я встречал президента в аэропорту. И точно помню, что какого-либо ощущения, что вот на следующее утро начнется путч, у меня точно не было. Хотя, как я сейчас задним умом понимаю, надо было быть менее доверчивыми. Если мы знали и понимали, что после подписания Союзного договора бесследно исчезает власть, которой обладали Крючков, руководство армии, аппарат ЦК КПСС, то можно было предположить, что вряд ли все они будут бездействовать.

Конечно, модель ГКЧП создавалась второпях, была совсем сырая. Но она выстрелила под утро 19 августа, потому что главной задачей путчистов было предотвратить подписание Союзного договора 20 августа. Иначе они потеряли бы всё.

Дальше события развивались по классическому сценарию. Есть такая закономерность, выведенная опытным путем: если кто-то учиняет переворот, но не решает вопрос власти в три дня, тот проигрывает. При этом не совсем ясно, почему не два дня и не четыре, а именно первые семьдесят два часа считаются критическими для решения вопроса о власти. Что в России еще раз с хрестоматийной точностью и подтвердили путчисты в 1991 году.

Что лично я делал в утро переворота?

На следующее утро после прилета Ельцина мы с его помощником Виктором Васильевичем Илюшиным договорились очень рано, чуть ли не в половине седьмого, вместе выехать на работу, чтобы не гонять две машины. Жили мы тогда все довольно плотно, кучкой, и, нужно сказать, очень удачно, в поселке Архангельское. У меня соседями по даче: с одной стороны — Ельцин, с другой — Хасбулатов, совсем рядом — министр печати и массовой информации Полторанин, потом — Егор Гайдар, а дальше — знаменитые шестая и пятнадцатая дачи, где были написаны самые важные документы российских реформ. И вот, собственно, мы с Илюшиным помчались с утречка на работу.